«Красный перец» Кетана Мехты при всей своей, казалось бы, ясност и ипростоте задает немало загадок. Почему режиссер, уже первым своим фильмом «Бхавани Бхаваи» (он был показан на Московском фестивале 1981 года) заявивший о своей принадлежности «новой волне», мастерском владении профессией, умении соединять кинематографическое зрелище с традициями национальными и интернациональными — народного гуджаратского театра и брехтовской драмы, на этот раз воспользовался крепким мелодраматическим сюжетом, достойным обычных для Индии коммерческих лент? Почему его актеры, даже те, которые давно известны по многим словно бы из самой жизни выхваченным ролям, играют здесь с явным «пережимом» (у Насируддина Шаха гротескно закрученные колечком усы самодовольного красавца, у Ома Пури грим благородного седовласого старика, каких не раз можно было видеть в мелодраматических сказках для взрослых)? Почему так старомодно монтажное решение фильма, словно бы не ведающего о достижениях внутрикадрового мизансценирования, отдающего повествование дробным стыкам однозначно читаемых планов?

Не задавшись такого рода вопросами и не найдя на них ответа, фильм и впрямь можно счесть очередной поделкой, разве что с благородным сюжетом (но такие и для коммерческого кино не редкость): простая крестьянка осмелилась воспротивиться притязаниям субедара (государственного сборщика податей), сумела отстоять в неравном столкновении и женскую честь и человеческое достоинство. И все же нельзя не почувствовать, что фильм Мехты намного сложнее своей фабулы. Как в первом своем фильме режиссер стилизовал зрелище под национальный театр, так здесь он стилизует его под столь популярный в Индии кинематографический жанр мелодрамы, и делает это блистательно, мастерски. Зритель попроще удовольствуется напряженно развивающейся интригой, встречей с красивыми актерами, ожиданием до последнего кадра неугадываемой развязки. Зритель чуткий, знающий классику искусства «десятой музы», прочтет и более глубокий подтекст фильма. «Красный перец» не просто демонстрирует, что доступно традиционным жанрам, когда к ним обращаются мастера такого класса, но и что происходит при этом с самими границами жанра.

Прежде всего здесь особая разновидность жанра — мелодрама героическая, пронизанная пафосом восстания, борьбы за свободу. От питающих жанр истоков фильм берет яркую зрелищность формы, ясность характеров, напряженность конфликта, богато разработанную фабулу, но осмысливает и конфликт, и характеры, и фабулу на в корне ином уровне глубины и мастерства. В фильме нетрудно почувствовать апелляцию не только к «низким», но и к «высоким» жанрам — к творчеству Сергея Эйзенштейна, прежде всего к новелле «Магей» из фильма «Да здравствует Мексика!». Так же как там история насилия помещика над крестьянской девушкой вырастала в рассказ о назревающей революции, так и здесь подобный же сюжет (действие происходит в начале 40-х, во времена английского господства) претерпевает аналогичное внутреннее развитие. Родство кинематографическое подчеркнуто почти дословным цитированием отдельных кадров и монтажных конструкций эйзенштейновской картины.

Другой источник, питающий картину, — уроки эпической драмы Брехта, требующей особого рода восприятия — не сопереживания, но отчуждения, особого рода актерской игры, способности воплощать не характер, а авторское отношение к характеру. Кетан Мехта добивается неожиданного соединения, причем соединения органически целостного, манер вполне разнородных: Смита Патиль
играет характер, заставляет нас сопереживать своей Сонбаи; герой Насируддина Шаха — не характер, а функция, не случайно ему не дано даже имени. Он — социальный тип предателя индийского народа в эпоху конца колониального владычества: такое задание дал режиссер актеру, так оно и было воплощено.

Итак, всевластный субедар в очередной раз приехал со своей вооруженной охраной в деревню. И сам он и его люди чувствуют себя здесь полными хозяевами, вольными творить расправу с каждым, кто задолжал, кто осмелился поднять голову, кто просто не понравился или не вовремя попался на дороге. И, конечно, субедару и в голову не может прийти, что какая-то крестьянка может не ответить взаимностью на его расположение, на настойчивые приглашения наведаться к нему в шатер. То, что Сонбаи не только не восприняла как счастье обращенное на нее внимание, но и ответила на домогательства пощечиной, для него ошеломляющая неожиданность. Он в ярости, жаждет мести, он готов уже не остановиться ни перед чем, если она не покорится ему. Его люди окружили фабрику специй (когда-то это был форт, а теперь в его дворе, охраняемом массивными воротами и стражником при них, женщины перебирают, сушат, толкут стручки перца), за высокой оградой которой укрылась Сонбаи, требуют открыть ворота.

Как быть в этой ситуации Сонбаи, знающей, что из-за нее дело может кончиться сожжением деревни, которым грозит субедар, кровопролитием, гибелью ни в чем не повинных односельчан, безумием разгулявшегося насилия? Уступить? Бороться в одиночку, вопреки отступничеству тех, на чью помощь она хотела бы рассчитывать?

Женщины, работницы фабрики, еще недавно подбадривавшие Сонбаи, сами же теперь уговаривают ее уступить. О том же просит и владелец фабрики — ему грозит разорение. Даже брахман во всеуслышание кричит ей, что пожертвовать собой ради деревни — ее религиозный долг. Сонбаи понимает, что поддержки ждать неоткуда, она хочет покинуть ворота фабрики, но...

Тут в действие вновь вступает третий важнейший герой этой истории — стражник (Ом Пури). Так же, как раньше, он, верный своему долгу защищать фабрику и всех, кто на ней работает, не открыл ворота даже по требованию хозяина, так и теперь он не выпускает Сонбаи из ворот. Пусть в одиночку, но он будет сражаться против готовящейся к штурму банды субедара...

Не менее круто, чем фабула, замешана в фильме и проблематика нравственная. В чем долг человека перед собой, перед близкими людьми? Героиня Смиты Патиль не формулирует это в словах, ее поведение подчинено не логике разума, а логике сердца, но каждый ее поступок продиктован верностью достоинству человека. Покорность насилию не делает тиранов лучше, но лишь укрепляет их в ощущении вседозволенности.

Пример всего-навсего одного человека, ощутившего себя свободным, черпающего в этом силы для сопротивления хамскому глумлению тиранов и тиранчиков, оказывается поразительно действенным. Борьба Сонбаи, казалось бы, безнадежная, обреченная, проигранная безвозвратно, вопреки всему оказывается выигранной. Пример ее мужества заразит тех самых женщин, которые совсем недавно были готовы ее предать...

Уверенную точность мастерства Кетана Мехты, его владение профессией, умение вести повествование, опираясь на все богатство средств кинематографа, можно проиллюстрировать многими примерами. Ограничимся одним — тем, как разрабатывается в картине образ, давший ей название, — красный перец. Поначалу это всего лишь атрибут происходящего. Горы огненных стручков, недавно собранный урожай, становятся для Сонбаи укрытием, когда она прячется от преследующих ее людей субедара. Потом мы ощутим еще, что раскаленный цвет стручков — это и выражение внутренней напряженности конфликта, как сам красный перец — метафора характера героини, замешанного на том же сплаве красоты и взрывчатой начинки. А в финале перец вдобавок ко всему становится и оружием. Когда уже вышиблены тараном ворота, убит несговорчивый стражник, когда поднялся из дорожной пыли сброшенный выстрелом с коня субедар и уже ничто, кажется, не защитит Сонбаи, в лицо насильнику летит сжигающая глаза красная пыль: это женщины фабрики с разбегу взметают навстречу ему простыни с разложенными на них для просушки специями. Сколько растерянности, отчаяния от внезапно потерянного всесилия на лице героя Насируддина Шаха! Кто мог ждать, что поражение настигнет его именно здесь. Проклятый перец! Проклятая непокорность!

Заключать рецензию приходится скорбными строками. Сонбаи — последняя роль Смиты Патиль, ушедшей из жизни в расцвете таланта, не дожив до тридцати двух лет. Роль, достойная лучших ее актерских свершений в «Конце ночи», «Трудной роли», «Полуправде», «Пробуждении», «Замкнутом круге» и многих других замечательных лентах, шедших и не шедших на наших экранах. Будем верить, что и эта встреча с талантом Смиты Патиль для нас не последняя.