Этот фильм полон воздуха, света, шального и ласкового весеннего ветра. Порой кажется, что в любую минуту экран может озарить слепящий луч южного солнца и в кадре сверкнет лазурью бесконечно высокое небо, нестерпимой зеленью засияет листва бульваров, радугой брызнут фонтаны скверов, и над пестрой толчеей перекрестка повиснет красный глаз светофора. Оператор Атанас Тасев снял черно-белую картину так искусно, с такой изощренностью живописных характеристик атмосферы действия, с такой широтой и непредвзятостью наблюдения за поведением героев, словно изображение мира и людей не ограничивалось заранее жесткими рамками выбора традиционных кинематографических красок. Щедрость, изящество пластического и тонального решений, разнообразие фактуры создают иллюзию цвета.

Неоднотонность, богатство фона повествования возникают в фильме менее всего по прихоти оператора или только за счет его сугубо индивидуального, не подвластного ничьему контролю и совету мастерства. Поэтическое разнообразие кадра, его волнующий и тонкий лиризм нужны режиссеру Бориславу Шаралиеву, чтобы рассказать о сложных, подчас парадоксальных нравственных перипетиях, чтобы поведать о происходящем в юных сердцах, едва-едва начинающих сталкиваться с жизнью. Фильм Шаралиева — о молодых и для молодых, но его динамическое, многоликое и многозвучное бытие больше говорит о духовном климате сегодняшней Болгарии, нежели об узковедомственных проблемах болгарской школы и болгарской педагогики.

Сценарий Атанаса Ценева о буднях софийской школы Шаралиев использует для серьезного, отнюдь не бытового размышления о подлинных и мнимых ценностях человеческих взаимоотношений. В центр этого разговора поставлен герой с весьма своеобразным, не поддающимся привычным регламентациям и оценкам характером. Молодой учитель Боев недавно кончил институт и впервые получил классное руководство. Ему нелегко наладить отношения с ребятами — они так близки по возрасту, так понятны и так родственны в своих «завихрениях», в своем упрямом, порой яростном нежелании принимать на веру существующие вокруг «правила игры» и смиренно мириться с житейскими условностями. Боев вовсе не инфантилен — он просто сохранил в душе трепетную и гордую силу порывов юности, суровый и возвышенный мальчишеский максимализм, доверчивую отзывчивость реакций ума и чувства. Однако Боев — человек другого поколения, чем его ученики, у него другой, пусть малый, но трудный практический опыт. Отец Боева когда-то сидел в тюрьме, и мать не дождалась возвращения «человека с запятнанной репутацией», изменила своей привязанности, самой себе и своему сыну. Судьба сложилась так, что сын работает с матерью-учительницей в одной школе, но не поддерживает с ней никакой связи, кроме кивка головы при встрече и прощании. Боев не злопамятен, но он не способен прощать измену идеалу — идеалу верности, доброты, моральной стойкости... В значительно более остром, по существу, конфликтном варианте развиваются отношения Боева со своим непосредственным начальником — директором школы — и со своим ближайшим приятелем, бывшим однокашником и коллегой по работе. Директор придерживается освященных временем «старых и надежных» методов воспитания. Ему кажутся мальчишескими, если не кощунственными, педагогические приемы Боева, который совершенно не считается с традиционными предписаниями и устраивает на уроках пятиминутные паузы «остроумия», выходит со своими подопечными заниматься в парк, где, сидя прямо на скамейке, ведет долгие дискуссии вне «программы предмета», и т. д. Естественно, Боев нарушает и чисто технические нормы профессии — он не укладывается в расписание, звонок постоянно прерывает его на полуслове. Директор и приятель, подающий надежды молодой службист, упрекают Боева в отсутствии «чувства времени», в элементарном неумении вести дело на «должном уровне». В долгих и решительных объяснениях со своими оппонентами Боев продолжает отстаивать свою правоту; «открытым текстом», с отчетливой категоричностью интонации говорит он о том, что давно известные и давно узаконенные принципы обучения молодежи и общения с ней сегодня устарели, что школьный «домострой» запретов и приказов сейчас «не проходит», что нужно денно и нощно искать новые формы работы с теми, кому завтра суждено определять и свою биографию и биографию целого общества.

Боев — настоящий герой фильма Шаралиева не только по тому главному месту, которое кадры с его участием занимают в метраже картины, но и по самому объему! масштабу характера молодого учителя. Парадокс ленты «Прощайте, друзья!» заключается в самом способе художественного решения гражданской темы. Герой подает пример поведения, образец «воспитания чувств». Но показан он абсолютно негероическими средствами, его характер раскрыт в спокойной, чуть-чуть остраненной, чуть-чуть иронической манере. Никакой аффектации, никакого акцента на «положительные свойства». Каждый жест, взгляд, реплика предельно достоверны, обыденны, будничны. Только в редкие секунды актер Владимир Смирнов позволяет себе слегка пококетничать, «поинтересничать», приняв более или менее выигрышную позу. Но даже эти спады, «срывы» исполнения, как ни странно, играют «на образ». В Боеве действительно есть нечто мальчишеское, «невзрослое», эдакая «чертовщинка», есть незащищенное самолюбие молодости, порой склонное к самолюбованию и даже эпатированию окружающих. Герой Шаралиева любит при случае надеть маску строгого наставника или, наоборот, беззаботного проказника: это от избытка энергии, от ощущения уверенности в своем жизненном предназначении. Боев не сомневается в том, что он на «своем месте», он чувствует себя хозяином положения, и его подчас вызывающая независимость идет от сознания своей правоты. Боев понимает свою нужность делу, людям, стране. Потому он и становится ведущей фигурой в картине Шаралиева, ее основным, центральным звеном.

Боев несет по ходу сюжета главную тему фильма — тему разрыва с отжившими стандартами ремесла, презрения к мещанской этике с ее неугасимым желанием «жить как все», «ладить с начальством», «не выделяться и не зарываться», тему отвращения к легким путям, служения своему призванию.

Слово «прощайте» (по-болгарски «сбогом») не случайно возникает в названии фильма. Лента Шаралиева вся — с начала до конца — пронизана негромким, но твердым отказом от норм и установлений, мешающих жить людям, затрудняющих человеку достижение нравственных высот. Ориентир на эти высоты дает на своих уроках школьный учитель Боев. И его труд не уходит в песок. В конце учебного года выясняется, что класс Боева — лучший по успеваемости. И дело не в одних показателях, не в цифрах отчетов. Чутко улавливающие настоящую человечность, ученики по достоинству оценивают работу Боева. Незадолго до последнего школьного звонка одна из девушек говорит Боеву, не скрывая слез: «Вы такой хороший, вы нас жизни учили». В обычной для него, несколько иронической манере Боев отвечает признательной старшекласснице: «Запомните только то, чему я вас учил по литературе».

Ответ Боева вполне искренен. Ему самому предстоит многому научиться, многое познать, многое пережить и перебороть. Боев достаточно умен, чтобы понимать невозможность универсальных рецептов благополучия и тем паче — счастья. Он так и уходит из фильма, не найдя любви, уходит одиноким, но не расставшимся со своим внутренним идеалом, который, по всей видимости, он будет искать настойчиво и не теряя надежды. Он долгим взглядом смотрит вслед ребятам, скрывающимся в утренней дали, — кончена школа, отгремел выпускной бал, и недавние ученики навсегда покидают первую в своей жизни обитель знания. Они уходят навстречу мечтам, разочарованиям, горестям и победам. Они уходят, унося с собой свое детство и юность своего воспитателя, которая начнется заново рядом с теми, кто придет им на смену...

Боев, расставаясь с классом, говорит не просто «прощайте», а «прощайте, друзья!». Тема прощания в новом фильме Борислава Шаралиева органически связана не только с моментом неприятия определенных негативных сторон жизненного процесса. Эта тема двуедина, как двуедина тональность картины. Герой Шаралиева прощается с героями ленты, как с товарищами, как с приятелями, которых успел полюбить и которым сам дорог, близок, необходим. И вот бьет неизбежный в профессии учителя, как и в самой жизни вообще, час ухода, отторжения привязанности. Это горький час. «Кто может знать при слове «расставание», какая нам разлука предстоит», — писал поэт. Но это и светлый час. Дорога жизни делает еще один поворот, еще один виток, и, может быть, именно новый, а не прежний этап пути принесет исполнение заветных желаний, станет «звездным часом» в судьбе...

Мотив ожидания, затаенного и радостного предчувствия грядущих перемен проходит через целый ряд эпизодов картины, чтобы рассыпаться вдохновляющим аккордом финальных кадров. Рвет волосы прохожих теплый южный ветер, лавины ослепительного солнечного света падают на уставшие от ночного зноя просторные улицы. Торжествующе и сердито гудят автомобили, окна домов распахиваются навстречу шороху листвы и голосам детей. Дети идут в школу, которая, как сама жизнь, говорит «прощайте» одним, чтобы сказать «здравствуйте» другим...

Мотив утверждения жизни, незыблемости ее нравственных основ, с особым пристрастием разрабатывающийся молодой болгарской кинематографией, находит в работе Борислава Шаралиева свое ясное и оригинальное толкование.